День не обещал быть интересным, но Вольфганг не роптал: с подросткового возраста он понимал, что жизнь графа – это не ублажение себя и собственных потребностей, но в первую очередь служение – служение графству, и служение короне. Но графству – в первую очередь, и значит как минимум раз или два в неделю он принимал своих подданных: кто, если не он, выслушает и поможет с их жалобами, проблема, кто, если не он, решит их? Если его не было в графстве, этим занимался виконт, если не было их обоих, то с помощью советников их выслушивал и пытался решать их проблемы барон Зволе, его средний сын, а раньше это делала его жена, ныне покойная графиня. Первые минут сорок были потрачены на обсуждения вопросов фортификации границ: это прямо-таки был стандартный вопрос. Отвечающий за это Людвиг ван Хорст был гениальным строителем, но очень любил внимание и поэтому мог согласовывать замену любой доски (в основном задним числом) или рассказывать о планах. Еще час ушел на выяснение разногласий между литейщиками и поставщиками руды – по поводу заказа на пушки, что закупались для перевооружение Бергмарка. Потом еще один незначительный спор. Предстояла еще пара таких споров, доклады, ничего особо интересного, даже ни одного развода. Выделялись только староста одного из поселков при рудниках и еще доклад от разведки. Вольфганг поправил на груди массивную цепь с символом графской власти. Казалось, все пройдет, как обычно. Потом его отвлек шум за дверью, но граф сначала не обратил на него внимания: мало ли кто там спорил.
Потом день перестал быть томным. Дверь открылась, и маленьким зверьком в зал, в обход и камергера, и выходящего посетителя ворвалась девушка, разрумянившаяся с мороза, привлекательная и смутно знакомая. Она сразу привлекла к себе внимание всех глаз в зале, а глаз было немало. Три советника, еще двое были специалистами в своих областях, что относились к предметам обсуждений, плюс четыре стражника стоявшие у стен и девушка, одетая в темные мужские одежды. Все повернулись к нежданной просительнице, несколько оживился даже Коенраад Ванмарк, бывший его родичем. Обычно он просто подремывал, но сейчас приоткрыл глаза, ловя каждое движение девушки. Он был магом, и его интересовали только магические вопросы – поставки стали нагоняли на него тоску, но он отвечал и за магическую безопасность семьи. Во взгляде самого графа мелькнуло любопытство, тут же сменившееся яростью после ее слов.
– Ваша Светлость, спасите! Я за этого урода замуж не выйду, уж лучше и меня четвертуйте, как отца!
Он втянул в себя в воздух сквозь зубы. Ее поведение, ее слова были непозволительны, можно сказать больше – оскорбительны. Двое стражников сделали шаг от стен, и тут Вольфганг ее вспомнил. Годеливе – когда-то он качал ее на своем колене, дарил ей игрушки, ведь в них текла одна кровь – потом ее отец и ее дед предали его. Они хотели напоить земли Бергмарка кровью своих братьев, на их родах была печать Лукавого, их кровь навсегда была испорчена предательством. Как она посмела прийти сюда – и не пасть перед ним на колени, а оскорблять, требовать, даже не склонив головы. Вот уж воистину безумие было в крови рода «кровавого копьеносца». Ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не сорваться.
– Годеливе, дитя, что с тобой? – Он даже не пробовал услышать ее ответ и продолжил: – Дитя устала с дороги и явно не в себе. – Жестом он прервал Густава. – Густав, проводи леди в покои, где она сможет прийти в себя, привести себя в порядок, успокоиться, а чуть позже мы выслушаем ее.
Кивок головы, и навстречу ей двинулись один из стражников и камергер. Вдвоем они почти вежливо вытолкали ее из зала.
– Пойдемте леди, вы должны привести себя в порядок. – Густав явно боялся, причем не ее, а графа.
В зале Вольфганг подозвал ближайшего советника Вильяма Фрея и прошипел:
– Может, объяснишь, почему те, кто несет в себе кровь предателей, приходят сюда? Я же просил присмотреть за их семьями. – Граф был в ярости.

– Он, видимо, следит за чем-то другим у себя в штанах куда пристальней. – Сказать что граф был зол – это ничего не сказать. – Уильям, ты сам прекрасно знаешь, что за ними надо присматривать, иначе может вырасти черти что, как сейчас мы видим. Нам только не хватало детишек, которые начитались рыцарских романов, и встали на тропу мести за тех трусов, что были их родителями.
– Ваша светлость, вы сами пощадили их, хотя понимаете, что был вариант надежней.
Вольфганг начал постукивать пальцами по подлокотнику графского трона. Он понимал, что в чем-то его советник прав, но поступить так не мог: эти чертовы фамильные черты.
– И что ты мне предлагаешь, убить часть своей семьи, отправить в рудники тех, кого я держал на коленях, заставить детей отвечать за отцов? Нет, я ван дер Марк, и честь мы не отдаем никому. – Он сжал кулак так, что побелели костяшки пальцев. – О, это не рекомендация, дочь Свейна могла прийти и по поводу, и без. Пока я понял только то, что ее жених толстый.
Вольфганг прекрасно помнил своего двоюродного дедушку, Райкаарда: тот много лет фактически был регентом, пока отец нынешнего графа был мал, но даже ни на секунду не позволил себе мысли о том, чтобы занять его место. Он любил своих детей, и племянников, и внуков, но при этом мог резать людей ради потехи.
– Кто там следующий?

Плотный обед, сдобренный определенным количеством эля, немного примирил одноглазого графа с окружающим миром – немного, но не совсем. Потому, когда гости поглощали дордрехтский суп со шпиком, зауербратен, мясной рулет с телятиной и грибами, фаршированную свинину и белую колбасу с гарниром из квашеной капусты и картофеля, все это разбавлялось не только пивом, но и разговорами, а как известно, нет хуже приправы к еде, чем деловые разговоры.

После обеда день пошел своим чередом – нет, Вольфганг не забыл о своей родственнице, но и не собирался бросать все, чтобы решать надуманные проблемы скандальной, избалованной, истеричной маленькой девчонки. Поэтому ей пришлось ждать. Правда, ожидание, видимо, прошло ей на пользу. Теперь она вела себя более подобающе – на самом деле Вольфганг даже испытал легкую гордость: все же кровь ван дер Марков – не вода, и даже ее семейка не могла ее испортить. В ней чувствовалась гордость и еще кое-что – все ван дер Марки были хищниками, опасными по своей сути, никогда не сдающимися. Даже Маас был таким же – пусть не драконом, но лисом. А вот его правнучка – скорее ласка, готовая кусаться, но не имеющая возможности драться на равных.
Но пусть вела она себя по-другому, речь девицы не стала от этого внятней, и он все равно с трудом понимал, что она хочет до него донести – пока он понимал только то, что ее выдают замуж. Вольфганг взмахнул рукой, прерывая этот поток эмоций.
– Не вам, леди Зевенберген, говорить о клятвах: нам всем известно, что следование клятвам – отнюдь не ваша семейная добродетель. – Голос властителя Бергмарка и, возможно, богатейшего человека севера стал холоднее снега на вершинах Драконьего хребта. – Зачем вы пришли, дитя? Вы хотите заставить нас слушать этот поток грязной клеветы на человека, которого вы должны чтить, как своего отца, но вместо этого вы обвиняете его в смерти матери. И обвиняете бездоказательно.
Вольфгангу надоело это слушать. Он понимал, что жених страшный, но ему-то какое дело? И что она вкладывала в слово «торгаш»? Большая часть дворян Бергмарка соответствовала этому описанию: деньги многое решали – хотя ее прадедушка был не слишком силен в экономике, как и ее папа, поэтому ветвь Каарда предпочитала ратные подвиги и жила за счет налогов со своих земель. Правда и отчим недалеко ушел, совмещая любовь к деньгам с мотовством.
– Единственное, что оправдывает хотя бы частично твое поведение, дитя – это боль от потери матери. Но твой отец вправе выбирать тебе супруга, и тебе стоит довериться его решению. Я уверен, он подобрал тебе жениха, соответствующего твоей крови, положению и происхождению. А у нас есть более важные дела, чем обсуждать внешность счастливца, что станет твоим супругом. У вас все, леди Годеливе?

Вольфганг спокойно, даже с некоторой ленцой, отразившейся на лице, выдержал ее полный злобы взгляд. Его это не пугало и не трогало: видел он ненависть в глазах и посильнее, но в основном же все, кто на него так смотрел, были мертвы. Нет, сейчас его даже несколько забавляло то, что этот ребенок (хотя если присмотреться, отбросив всю эту мишуру из самомнения и резких движений, а также некоторой истеричности, свойственной подросткам, можно было увидеть, что Годеливе – вполне себе молодая девушка) вынужден, несмотря на всю свою гордость и злость на графа, просить у него, у Вольфганга помощи. С другой стороны, как граф, пекущийся о своих вассалах, он был обязан разбираться в бедах людей, что обратились к нему, откинув свое личное к ним отношение.
«Ну не весь в могиле, а только часть – остальное Творец знает где».
Вольфганг прикрыл глаз и потер пальцами левый висок, а потом по старой привычке начал его пощипывать: от всей этой девичьей трескотни снова появилась головная боль. Но вот тут леди Зевенберген совершила большую ошибку. Если к Свейну, отцу девушки, он никак не относился: ни ненависти, ни горечи, ничего, да и до мятежа их нельзя было назвать друзьями, и он просто постарался забыть о нем, как и о большинстве отступников, то имя Мааса старались лишний раз не поминать при графе: реакция была даже хуже, чем на имя Уильяма, проклятого узурпатора, да гореть ему вечно в пламени Лукавого. Ярость поднялась в нем волной. Вольфганг хлопнул ладонью по подлокотнику.
– Хватит! – Граф не кричал: ему это не требовалось. Он просто умел говорить так, чтобы его слушали. – Ваше поведение недостойно леди из рода ван дер Марков. Я не желаю слушать оскорблений моего вассала взбалмошной девчонкой. Возможно, барон действительно не справляется с воспитанием, раз вы, юная леди, не знаете, что кровь ваших славных предков не только требует уважения к вам, но подразумевает, что и вы будете уважать других, а не унижать себя оскорблениями.
Нет, стоит признать, что Оральф был не семи пядей во лбу, и баронством управлял так себе – что поделать, такое случается, когда титул получают за преданность и военные заслуги. Оральф был хорошим воякой, но вот бароном хорошим стать не смог. Вольфганг слышал, что барон был в долгах: слишком дорого обходились его охоты и развлечения. Правда и Свейн не особо блистал на этом поприще, предпочитая войну своим обязанностям по управлению землями. Но вот терпеть такое отношение к вассалу – нет, это непозволительно.
– А вы, кажется, еще собрались рассказать нам о вашем славном прадедушке Маасе? Может, поведаете нам, чем же он так славен? Тем, что предал своих родных, свою землю, свою честь и своего короля?
Злость правила Вольфгангом, и он уже решил, что пора выгнать наглое дитя. Но тут на ее счастье Уильям услышал то, что из-за злости не услышал Их Светлость.
– Я не ослышался, леди? Вы говорите, что ваш достопочтимый отчим решил выдать вас за сына купца, за простолюдина?
От удивления граф даже успокоился, хотя и не мог поверить в это. Не совсем же Оральф впал в слабоумие: отдать дочь одного из рода ван дер Марков купцу. Пусть и ван дер Марков из ветви, впавшей в опалу.
– Кааргады торгуют зерном и хлебом.
Вольфганг зачем-то пояснил это для самого себя. Поверить он в это не мог: после всего, что девчонка здесь наговорила, просто поверить ей на слово? Нет, невозможно. Но и отмахнуться от ее слов тоже нельзя. Граф повернулся к Уильяму.
– Пошли капитана ван Хаага в Зевенберг. Пусть он и его «Единороги» сопроводят барона в Дордрехт как можно скорее, точнее пригласят – и Кааргада прихватите, я хочу услышать все стороны. – Вольфганг поднялся и подошел к девушке, встав перед ней. – Если вы сказали правду, дитя, а не дам вас унизить, но если вы просто придумали очередную ложь, то поверьте: я сам преподам вам урок, который отучит вас вести себя подобным образом раз и навсегда. – Он снова помолчал. – Я прикажу позаботиться о вас и найти вам одежду: вы явно не прихватили багаж. Будьте моей гостьей. Вы поймете, что мы всегда рады родственникам.

Все эти дни Вольфганг не проявлял к гостье безразличие, но и не искал с ней общения – скорее, просто вежливость в те моменты, когда случай сводил их вместе. Например, за общим столом. Не препятствовал ее общению с его детьми – нет, он наоборот был рад, что Виллемина находилась в женском обществе и нашла себе в лице Годеливе старшую подругу. После смерти матери по тем или иным причинам большая часть ее свиты разъехалась по домам. А камеристки и служанки – это все-таки не то. На самом деле временами юная леди казалась ему милой и неглупой, доброй… ровно до того момента, когда в ней просыпались подростковое упрямство, вспыльчивость и избалованность. Воспитания ей явно не хватало: ни его дочери, ни его сестры никогда бы не позволили себе подобное поведение по отношению к старшим. И этому не было оправданий – чувства вины за то, что оставил девушку сиротой, он абсолютно не испытывал. Она должна была быть благодарна, что вообще жива и живет в достатке.
Не обсуждал он с ней и приезд ее отчима, и, соответственно, свое решение. Ее мнение его абсолютно не интересовало – на самом деле, после некоторого обдумывания и взвешивания всех «за» и «против», это решение он уже принял. Но, конечно, лишь в том случае, если Лив не врала, потому как если она пытается водить его за нос, то он прикажет привязать ее к столбу и будет лично пороть плетью, пока с ее спины не слезет кожа, а из головы не вылетит вся дурь.

Прошло шесть дней, и вот барон Зевенберген прибыл в Дордрехт, чтобы предстать перед очами графа Бергмарка. Вольфганг сделал жест рукой, разрешая гостям распрямиться.
– Пустое, Оральф, разве я, ваш сюзерен, не должен заботиться о вас? А видя, как воссоединяется семья, я могу только порадоваться. – Голос его был слаще слауширского меда, и те, кто знали бергмарцка достаточно хорошо, могли понять, что это не предвещает ничего хорошего. – Конечно, воспитание у этого дитя недостойно истинной леди, хромает – возможно, тебе стоит больше уделять внимание семье Оральф.
И тут же Ливе своим поведением не дала усомниться в правдивости слов о своем плохом воспитании, ворвавшись, словно вихрь, в зал. И бросившись на шею парню. Вольфганг присмотрелся к нему и с трудом узнал: это был один из сыновей Свейна – он сильно изменился, превратившись из мальчика в мужчину, с тех пор как граф видел его в последний раз.
– Леди Годеливе, держите себя в руках, ваше поведение недопустимо. Если вы не умеете должным образом вести себя в приличном обществе, то вам стоит отправиться в свою комнату и ждать нашего решения там. – В голосе Вольфганга появились жесткие интонации. Ее брату права что-то сказать он не дал. Он снова повернулся к барону. – Дитя сказала мне, что в вашей семье грядёт радостное событие, свадьба. Так почему же ты не сообщил мне об этом? Как-никак дитя мне родич. – Вольфганг почти по-отечески журил и при этом улыбался.
– Ваша Светлость, дата свадьбы еще не назначена, вы были бы на ней самым почетным гостем.
– Так значит, вот этот юноша – тот самый счастливый жених? – Хозяин Бергмарка остановился около юноши, стоящего рядом с купцом. – Значит, это ты тот достойный юноша, что сгорает от любви к юной леди?
– Эээ… не… да, Ваша Светлость… конечно… – Парень явно растерялся и не знал, что отвечать сиятельной особе, но на помощь к нему пришел не отец, который сам чувствовал себя не в своей тарелке, а барон.
– Он, ваша милость, достойный юноша из прекрасной семьи. Сами понимаете, что из-за ее отца очереди из женихов нет. – Оральф начал понимать, что разговор заходит куда-то не туда и решил зайти с козырей. – Не кормить же лишний рот, и так хлопот с ними не оберёшься, что взять с грязного семени.
– Достойный. – Словно эхом повторил Вольфганг и вдруг схватил сына купца за камзол и подтащил к барону. – Достойный?! Моя семья правила этими землями еще до того, как Иравинт Мудрый, да святится его имя, привез сюда свет истинной веры, а ты выдаешь ее за купца! – Он в ярости кричал это в лицо своему подданному. – Кровь ван дер Марков ты решил отдать мельнику! Ты, шелудивый пес, мне плевать, сколько у них денег, они навсегда останутся мельниками! – Вольфганг оттолкнул младшего Кааргада от себя. – Тебе доверили присмотреть за моими родичами, и вот как ты это делаешь?! Может, ты и за Зевенбергеном тогда присмотреть не можешь? Или ты, мразь, решил торговать честью моей семьи? Так чем ты лучше ее отца – тот хотя бы продал свою честь! – Граф ударил вассала тыльной стороной ладони по лицу.

Будь Вольфганг сейчас не так занят, он бы с удивлением обнаружил, что случилось почти чудо, и Годеливе промолчала. Но сейчас, к сожалению, он не смог оценить всю глубину этого момента. Граф внимательно следил за бароном, на чьих губах выступила кровь. Рука того дернулась к эфесу меча, но остановилась на полпути. Барон не был трусом и не был совсем дураком. Вытащить меч сейчас – верное самоубийство, и графу даже не придется марать руки самому. Бросить вызов и драться за честь – тоже практически самоубийство: Вольфганг иногда проигрывал на турнирах, но никогда не проигрывал поединки чести, более того: он еще ни разу не оставил противника в живых. Оральф прекрасно помнил, как его сюзерен, выдержав хладнокровную издевательскую паузу, хладнокровно добил Марко, младшего сына Мааса, на глазах отца. Нет, барон Зевенберген слишком хотел жить – ради власти, ради своего новорожденного сына, и лучше он будет терпеть унижения. Он пытался лихорадочно придумать оправдания: конечно, он сел в глубокую лужу. Сам Оральф не приходился родичем ван дер Маркам и поэтому ошибся, посчитав, что ненависть к предателям будет сильнее преданности крови для правителей Бергмарка. Но на помощь ему неожиданно пришел купец: у того не выдержали нервы, и он бросился на колени и попытался схватить графа за ноги, бормоча что-то в свое оправдание.
– Я разве разрешал тебе открыть свой рот? – Граф ударил его ногой, отпихивая от себя. – Мне плевать, что ты думал – как ты вообще мог решить, что можешь встать вровень с нами, ван дер Марками? Только за это ты достоин смерти. – Он еще несколько раз пнул Кааргада, но тот даже не пытался сопротивляться – только повизгивал, закрыв голову руками. Потом граф, в котором все еще полыхала ярость, обратил свое внимание на несостоявшегося жениха и подошел к нему. – Значит, ты сгораешь от любви к леди Годеливе. – По мнению самого Вольфганга любить  эту девушку было можно, но ровно до того момента, как она откроет рот.
– Да… да… люблю. – Каким-то звериным чутьем парень дошел до того, что надо стоять именно на этой позиции.
– Мельник и принцесса – как мило. Ты, наверное, любишь истории про рыцарей и подвиги. – Кааргад – младший активно закивал головой. – Рыцарем мне тебя не сделать, но возможность совершить военные подвиги я тебе дам: считай, что записан в Эйндхофенский пехотный полк.
Надо сказать, это был еще не самый плохой вариант: тяжелый пехотный полк покрыл себя славой в ходе последней войны – служили там и мелкие дворяне, и мещане. Могло быть и хуже, но отец парня издал вой.
– Уберите их отсюда. – Граф Бергмарк брезгливо поморщился и указал рукой на старшего Кааргада. – И выпишите ему десяток плетей, чтобы выбить из него грех гордыни и добавьте еще пять, чтобы научить манерам. – Он снова обратил свое внимание на Оральфа, но надо сказать, что в этот момент Вольфганг уже поостыл. – Значит, говоришь, что она лишний рот?
– Вы меня не поняли, Ваша Светлость.
– Что же, я помогу тебе, как своему вассалу. С сегодняшнего дня леди Годеливе – не твоя забота. Я сам позабочусь об этом невинном дитя, теперь я – ее опекун, я беру на себя ответственность за ее воспитание и благополучие. – Но раздражение все еще не улеглось окончательно и требовало дальнейшего выхода. Он обратил свое внимание на брата причины этого конфликта, Свейна. – Я помню тебя, ты был тогда совсем мальцом. Теперь ты стал мужчиной – или не стал? Помнишь, я давал тебе уроки на деревянных мечах? Видимо, ты так и не перешел на сталь. Тебе двадцать, но ты предпочитаешь сидеть на шее отчима, держась за юбку сестры и сглатывая оскорбления. Твой отец был предателем, но он был воином, а кто ты, прячущийся в имении? Ты боишься послужить своей земле и пролить кровь, чтобы очистить свое имя?
– Нет, Ваша Светлость. – Свейн сглотнул, но посмотрел прямо на графа. – Но таких, как я, не ждут в армии.
– В Бергмарке всегда нужны храбрецы.  – Действительно, в элитных полках не привечали членов семей участников мятежа. – Я поручусь за тебя. Выбирай: «Каменные драконы» или «Единороги»?
– «Драконы».
– Считай, что ты там служишь. А твой отчим снарядит тебя. Не так ли?
– Конечно, Ваша Светлость. - Оральф еще не мог поверить в то, что, кажется, пронесло.
– Спасибо, а теперь убирайтесь, барон, с глаз моих. И не появляйся, пока не призову.

Граф Бергмарк не любил разводить лишние сантименты, поэтому, приняв решение и «наградив» всех участников, просто покинул зал. Каких-либо благодарностей от взбалмошной девчонки он не ждал, а благодарности от ее брата ему были не нужны: его впечатление о Свейне-младшем было испорчено, он не понравился Вольфгангу: слишком мягкий, какой-то аморфный, готовый соглашаться – одним словом, не сын своего отца. Один из таких детей подавал прошения каждую неделю, пока граф не смилостивился и не зачислил его в полк. Свейн же явно предпочел спустить все на самотек, надеясь, что все само образуется, хотя по-хорошему это он должен был прискакать к нему, а не девчонка. Но Творец ему судья.
Правда, за повседневными делами он не забыл найти леди Лике де Бур. Она была вдовой: ее муж погиб еще в первую войну, и она в свое время была фрейлиной, ну или чем-то похожим у его жены Анны. После смерти Анны она так и осталась в замке, чтобы следить за дочерями: им все-таки нужно женское воспитание. Вряд ли Вольфганг мог научить их вышивать гобелены или учить манерам: им нужен пример, и служанки тут не подходят.
– Леди Лике, у меня есть для вас особая просьба.
– Да, Ваша Светлость?
– Миледи, с сегодняшнего дня леди Годеливе находится под моей опекой и будет жить здесь. И я хочу вас попросить позаботиться о ней, присмотреть. Понимаете, она сирота, у нее не самая легкая ситуация. – Вольфганг помолчал. – Я хочу, чтобы вы попытались несколько заполнить пробелы в ее воспитании. Если, конечно, это возможно. И еще, как вы понимаете, леди прибыла без багажа, поэтому пригласите портных из Дордрехта: ей нужна одежда и… разные штучки для женщин. – В этой теме граф плавал. – Булавки, нитки, корсеты, и что там еще? В общем, вам виднее. И я не хочу, чтобы она в чем-то нуждалась и отличалась от моих дочерей. Счета пусть присылают мне.
– Хорошо, милорд.
– И еще, леди Лике, вы сами понимаете, что ее могут не все принять, и я прошу: поддержите ее. Когда-то ваш муж все-таки спас жизнь ее отцу, и, помнится, они были друзьями. Сделайте это для нее и для меня.
Вечер он провел со своим средним сыном и старшей дочерью. Потом вновь работал в кабинете, и Виллемина свернулась, по обыкновению, в кресле перед камином и наблюдала за ним. Иногда он при этом рассказывал ей истории, полусказки, полубыль. Когда дочь начала дремать, он взял ее на руки и понес в ее комнату. Перед дверью он замер, услышав голоса – в частности, голос его гостьи. Дослушав разговор, улыбнулся и зашел в спальню. Кивнул Годеливе и неожиданно произнес:
– Спасибо. – Граф опустился на колено перед дочерью. – Ты почему капризничаешь? Надо есть, особенно если тете Годеливе так сказала. – Он обернулся на леди Зевенберген. – Леди Годеливе плачет, потому что ее брат уехал.
– Почему? – Хелин решила проявить фирменное семейное упрямство.
– Потому что он мужчина и рыцарь, а рыцари должны уезжать, потому что это их долг. – Он поднялся, пресекая дальнейшие разговоры. – А теперь вам пора спать. Вы не уделите мне пару минут, миледи?
Он подхватил ее под руку и вывел из спальни. Они прошли по коридору и оказались в его кабинете, где даже не догорели свечи. Граф увидел слезы, достал платок и, протянув руку, стер их со щеки, потом, вдруг поняв, что она – не его дочь, и это неуместно, убрал руку и протянул платок Ливе. Указал ей на кресло у камина, а сам сел напротив.
– Почему ты плачешь, дитя? – Голос графа звучал устало, он по привычке начал массировать левый висок.

Вольфганг продолжал массировать висок, внимательно глядя на собеседницу. От него не скрылось, как она поежилась, словно от холода, в его присутствии. Но поделать он ничего не мог, да и не хотел особо – единственное, что его волновало, это то, что им придется жить рядом друг с другом. И это не изменить. Он посмотрел на огонь, наблюдал, как пламя лижет поленья, слушал, как они трещат.
– Бросьте, миледи. Похоронить заживо, прорубь – это все свойственно молодости. – Он покачал головой. – Юность требует решительных решений, а смерть не смерть. – Он снова вздохнул и решил быть честным: им все равно тут жить, а врать родичу не в его правилах. – Не стоит меня благодарить: я сделал то, что должен. Если бы дело было только в том, что он толстый или уродливый, или вами не любим, но дворянин, я вряд ли смог бы вам помочь. Но твой отчим перегнул палку. Он пытался отдать тебя за мельника. Ты понимаешь, что между вами пропасть. Ты, в которой течет кровь властителей этих земель, и он, в котором кровь черни. Да, наша власть зависит от них, но и они сгинут без нас. И все же мы разные, и кровь всегда разная. И таким, как он, твой… – он неожиданно поправил себя: – барон Оральф этим браком оскорбил меня. – Он внимательно посмотрел на свою собеседницу. – А я похож на человека, которого можно оскорбить безнаказанно?
Вольфганг замолчал и вновь начал смотреть на огонь: он словно забыл о юной леди, что была его собеседницей.
– А любовь – как говорит мой шурин, «Брак не для любви», а ему можно верить, у него их было пять, этих браков. – Он снова помолчал, теперь уже внимательно глядя на Ливе. – Вы не обязаны заботиться о моих детях, если не хотите. – Пауза. – Марта радостно отдает свои обязанности вам, она совсем отбилась от рук. Графиня следила за детьми и слугами сама, а теперь а не уверен, что делаю все правильно в воспитании дочерей. И слуги, отвечающие за них, расслабились. Надо дать им плетей. Лукавый, мне не хватает Анны: она находила для них слова, а я могу дать только страх. А за дочерями нужен присмотр.
Кто же знал, что он поймет, сколько его жена значит для него, только когда ее потеряет? Граф немного грустно улыбнулся, поднялся и подошел к столу. Достал из ящика кисет и трубку, потом снова вернулся в кресло и начал медленно набивать трубку.
– Вы не против? Это будет, нашей маленькой тайной. У нас, ван дер Марков, так много семейных тайн и скелетов в шкафу. Скажу честно, в этом замке для скелетов отведена целая комната.
Несмотря на усталость, он еще пытался шутить. Хотя на самом деле он делился с ней маленькой тайной, курение не было достойно аристократической семьи и аристократа до мозга костей. Снимая боль, он получил в ответ зависимость. Курил он обычно только при своих сыновьях, а теперь и при ней.
– Что, простите? – Он затянулся лучшим табаком, который можно было найти в Дортоне. – Миледи, вы ошибаетесь, нет ни требований, ни сроков. Я – ваш опекун, и теперь вы будете жить здесь, как член моей семьи, ровно столько, сколько потребуется, чтобы устроить ваше будущее. А требования – разве я могу требовать что-то у дочерей? Так и у вас, миледи. – Он снова улыбнулся. – Разве что вести себя несколько сдержанней. А разве леди Лике не нашла вас? – Вольфганг молчал, затягиваясь трубкой, а потом добавил: – А вас я пригласил, чтобы узнать только одно: почему вы плачете, леди Ливе?
Он специально использовал ее сокращенное имя.

– Прошу вас поуважительней, миледи. Он отдаленно и ваш родственник, а знает он много, так как самые несчастливые браки он как раз заключал по любви.
Вольфганг затянулся и выпустил к потолку несколько колец дыма. Он не хотел продолжения ссоры, он искренне старался наладить со своей нежданной гостьей отношения, но видит Творец, это было очень сложно. Девчонка даже не пыталась вести себя как подобает леди, хотя и не удивительно, если вспомнить, кто был в роду ее отца.
– Наверное, я кажусь вам, леди Ливе, старым занудой. – Усмешка тронула его губы. – Возможно, я вас удивлю, но я любил и любил не раз. К слову, когда мой отец сказал, что я должен жениться на дочери графа Слаушир, я был влюблен в обворожительную леди из Эйндхофена. Но она не могла стать моей женой, и я, как виконт, не мог ослушаться отца – и что в итоге? Я прожил со своей женой двадцать прекрасных лет, она стала прекрасной графиней и родила мне пятерых чудесных детей. – Он снова затянулся. – А любовь – она никогда не доводит до добра. Скорее рушит жизнь. Ты сама это поймешь с возрастом.
Он молчал, затягиваясь и наблюдая сквозь табачный дым за своей гостьей. Что-то подсказывало ему, что следующие дни, месяцы или годы, пока он не выдаст ее замуж, будут не самими легкими, хотя замуж – да за какие же такие грехи она достанется своему мужу, да спасет его Творец? У графа начало складываться ощущение, что его попытка наладить контакт и поговорить спокойно не срабатывала – ну что поделать. Похоже, придется пойти другим путем.
– Возможно, вы и правы: дело не в том, что я не могу справиться со слугами. Если я справляюсь со своими вассалами, то и с ними справлюсь. Просто девочки – им не хватает женского общения, а я плохо понимаю в том, что им нужно, и слуги этим пользуются. Но Марту я накажу.
Граф Бергмарк поднялся и вытряхнул трубку в камин, потом убрал кисет в стол и снова вернулся в свое кресло. Устроился поудобнее, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику своего кресла.
– Я так и подумал. Значит, она поговорит с вами завтра: я попросил ее помочь вам. А что не так с вашим братом? Мне кажется, ему оказана милость – или он так не считает?
Северянин прищурился и посмотрел на свою подопечную – нехорошо посмотрел. Он честно попытался поговорить с ней, как родственник. Но и его терпение было не безгранично, он и без того проявил к ее семье милость, и не раз, но, видимо, девчонка считала, что это – нечто само собой разумеющееся.
– А что с вами, леди Ливе? Видит Творец, я пытаюсь быть с вами мягче, так как нам жить под одной крышей, но вы, видимо, не цените доброго обращения. Видимо, с вами надо общаться, как ваш отец с подданными. Вы разбалованы и не воспитаны. И если вам так угодно, мы можем вновь вернуться к первоначальному варианту вашего воспитания. – Голос стал жестким, так же как и взгляд. – Я бы поверил вам раньше, если бы вы не вели себя, как мстительный, капризный ребенок. И, кстати, мне интересно, почему я должен был ударить его четыре года назад? В чем он тогда был виноват? В том, что согласился взять вашу мать в жены и ваша жизнь была почти такой же, что и раньше? – Он хлестал девушку словами. – Да, возможно он стал вам плохим отчимом, но вы хотя бы не оказались тогда на улице, вынужденные бежать на другой конец страны, полагаясь на милость ваших дальних родственников – а их милость была бы сомнительной. Или вы никогда не замечали, как ваши бывшие вассалы отводят глаза, как вас перестали посещать те, кто раньше был у вас в гостях, как исчезли родственники и друзья? Думаете, это из-за Оральфа? А вы не думали, что это из-за того, что часть этих друзей ваш отец убил?