Вольфганг мерно покачивался в седле в такт шагам лошади. Правой рукой он держал поводья, левая лежала на эфесе меча, украшенного рубином. Рубины в Бергмарке с давних времен называли Глазами Драконов, и, соответственно, они были крайне любимы ван дер Марками. Настроение его можно было описать как крайнюю степень раздражения, и этому настроению было множество объяснений, но главное из них сейчас ехало чуть впереди него. И носило имя «Годеливе».
Он прекрасно помнил и тот поцелуй, и свое желание. Вольфганг после Остары честно пытался не вспоминать этого и быть отстраненно-вежливым со своей воспитанницей. А вот после отъезда он имел достаточно времени, чтобы все обдумать и всесторонне изучить ситуацию. И его выводы не сделали его счастливым, потому как были крайне просты и лаконичны: Вольфганг влюбился. Он признавал это с холодной головой, ведь пусть граф и не был самым эмоциональным и отзывчивым человеком, но и назвать его ледяной глыбой, не знающей слов любви, было нельзя. Властитель Бергмарка умел любить и любил не раз – просто он рано научился не тонуть в этом чувстве. Он прикинул множество вариантов, коротая вечера перед камином своей оштирской резиденции, но самым простым и удобным из них все равно было просто подождать. Любовь, ничем не подпитанная, пройдет быстро. Ну, или не очень быстро, но точно пройдет. Потому как годы научили его, что безответная любовь живет только в сказках, которые все еще так любит его дочь. И теперь он успешно подменял свои чувства раздражением.
– Что-то не так, милорд?
Джейми Хоутман, который ехал рядом, чуть склонился к нему. Интуиция в ратном деле ценилась, не меньше, чем ум. А Джейми ценил чуйку своего сюзерена: он был рядом с ним с первых боев, пусть и был старше на шесть лет и прошел с ним плечом к плечу две войны. Он прошел путь от третьего сына и безземельного рыцаря до лорда Энсхед.
Вольфганг прислушался к себе, обдумывая ответ.
– Нет, Джейми, просто устал тащиться с этим женским караваном.
Он уже сотню раз успел пожалеть о том, что согласился взять Ливе с собой. Конечно, она исполнила его просьбу и не взяла с собой весь гардероб – только его треть, и всего лишь двух служанок. Все это, помноженное на необходимость избегать ночных переходов и ехать рысью или шагом, крайне замедляло их передвижение. Без нее они были бы в Эйндхофене еще вчера, а теперь придется ночевать в такой дыре, как Стеенгат, хотя окажутся они там всего лишь после обеда. Но все это немного скрашивалось мыслями о том, что он собирался спихнуть свою возлюбленную на брата, милостиво разрешить ей погостить там месяц или хотя бы пару недель.
Хотя был еще один способ избавится от леди Годеливе: дней за пять до отъезда он получил письмо от отца Готлиба ван Кейка, в котором тот завуалированно спрашивал насчет возможного сватовства своего сына к воспитаннице достопочтенного графа. Граф ответил пространным письмом, суть которого состояла в том, что надо обождать и поговорить с его воспитанницей, потому как несчастное дитя еще не оправилось от потрясений и несчастий, которые пережила в последние годы. На самом деле он прекрасно понимал, что это замечательный способ от нее избавится и переложить это «счастье» на чужие плечи, благо, семья, в которую была возможность ее отдать, была знатной, а Готлиб был неплохим парнем – может, несколько скромным и занудным, но зато с большим будущим. Только сама мысль об этом союзе вызывала у него чувство сродни зубной боли, поэтому он решил действительно поговорить с юной леди.
Граф сжал бока своего вороного жеребца и послал его вперед, чтобы поравняться с лошадью Годеливе, и снова испытал приступ раздражения, поэтому сказал не то, что думал:
– Каждый раз удивляюсь, сколько иронии вы вложили, давая имя моему подарку. – Граф криво усмехнулся: нет, назвать вороную кобылу Снежинкой – на это нужна богатая фантазия. – Рад доставить вам удовольствие, миледи. – Вот сейчас он говорил серьезно. – Но особенно для меня ценна будет благодарность вашего брата. – А вот это уже сарказм. – Мне нужно будет серьезно поговорить с вами, леди Ливе. – Он замолчал, потому что впереди показались домики Стеенгата.

Граф уже открыл было рот, чтобы отпустить очередную колкость по поводу того, что лошадь пора прекратить дергать: ей и так уже досталось с именем. Но неожиданно промолчал: наверное, все его колкости сводились к тому, чтобы заставить ее ненавидеть его – соответственно, тогда она с радостью пойдет замуж за первого приличного претендента, и, возможно, это была бы маленькая месть за то, что ее присутствие делает его слабее. Не будь она его шестнадцатилетней, наивной и частенько несведущей в каких-то житейских вопросах воспитанницей, не мытьем так катаньем она уже просыпалась бы в его постели. Но поступить так именно с ней он не мог, то ли потому чувствовал за нее ответственность, то ли потому что не знал, что с ней потом делать – а может быть, из-за того, что это выглядело бы как месть ее отцу и прадеду.
– Это разговор о вашем будущем, леди Годеливе.
Он снова сделал паузу, молча рассматривая приближающийся городок. Стеенгат вполне соответствовал своему названию – на бергмаркском наречии  оно означало «каменная нора». Городом это место называлось исключительно из-за тщеславия жителей – скорее это был поселок. Каменистая местность не позволяла развиваться сельскому хозяйству, и основным доходом был серебряный рудник, принадлежавший, само собой, ван дер Маркам – каторга. Эта каторга давно уже считалась одной из самых мягких в графстве: здесь не было набегов скайгордцев, второй по величине город графства Эйндхофен надежно прикрывал округу, как и приграничные укрепления, климат здесь был помягче, а условия труда – намного легче, чем на севере графства. Но, к сожалению, все портила коррупция и лень, а также произвол «висельных рот»: чтобы скостить срок службы в них, нужно было пролить кровь или проявить доблесть. Вот они частенько и провоцировали мятежи, чтобы потом их успешно подавить. Если память Вольфгангу не изменяла, за десять лет сменилось три начальника каторги, но через пару лет все начиналось по-новой. Вот и сейчас граф собирался сместить с этой почетной должности Иена Гертсена.
Он проводил взглядом кавалькаду из телег, идущую навстречу, и что-то ему в ней не понравилось.
– Я получил письмо от лорда Герхарда ван Кейка, отца уже знакомого вам Готлиба. – Он снова замолчал. Слова были словно шершавые камни, что драли горло и вызывали желание закашляться, но он сдержался и продолжил говорить все тем же ровным бесцветным голосом: – Он хочет попросить у меня вашей руки для своего сына. На балу вы его покорили. – Граф снова замолчал и все же уточнил: – Я ответил, что не могу дать ответ, пока не поговорю с вами и не узнаю ваше мнение. – Они уже втянулись колонной в поселок и проезжали по узким улочкам. – Поэтому я прошу вас подумать над этим и не руководствоваться эмоциями, а тщательно все взвесить.
Он тронул лошадь, отправляя ее вперед. Перед домом бургомистра – еще одна дань тщеславию – их ожидала делегация встречающих во главе с самим бургомистром. Высокий, нескладный и костистый, лет шестидесяти, он вызвал смутное чувство тревоги своими бегающими глазками. После стандартных приветствий их пригласили вкусить чего Творец послал. Особого аппетита у властителя севера не было, и, слегка перекусив, он все же отозвал бургомистра в сторону и, прижав к теплой стенке, выяснил причину его нервозности и бегающих глазок. Ответ был крайне прост. На каторге волнения:
– Вы послали за помощью?
– Нет, это дело смотрителя. – Промямлил бургомистр.
– Идиот. А где городская стража?Из очередной порции блеяний выяснилось, что половина ее была отправлена для сопровождения имущества магистрата. Граф был в ярости. Он потребовал бумагу, написал письмо капитану Лис Запада и тут же отправил одного из молодых рыцарей в качестве гонца. Волнения – это еще не бунт, может, и пронесет, да и в любом случае, он не мог бросить город. Несмотря на то волнение, которое он испытывал за свою воспитанницу.

– И что вы решите, милорд? – Джейми вопросительно посмотрел на сюзерена.
– А что, у нас есть выбор?
Вольфганг устало усмехнулся. В его комнате – хотя, по его мнению, это помещение было скорее похоже на кладовку – кроме него самого было еще четыре рыцаря. И обсуждали они как раз сложившуюся ситуацию.
– Может, нам стоит отступить навстречу Лисам? С нами ваша воспитанница, так будет безопасней. – Хоутману хватило ума не говорить, что так будет безопасней и для самого графа.
– И бросить город? Великолепная идея. Нет, я останусь – и остался бы в любом случае, будь здесь моя дочь, или жена, или, как сейчас, леди Годеливе. Неважно, кто с нами – важно, что мы должны сделать. – Он сделал глоток вина. – Возможно, все еще обойдется.
Граф расхаживал из угла в угол, размышляя над сложившейся ситуацией. Нет, велика была вероятность, что ничего не произойдет, и охрана справится с волнениями, и так бывает чаще всего, но вот только граф не прожил бы столько лет, если бы верил в лучшее и свою удачу, пуская все на самотек. Он все взвешивал и рассматривал ситуацию и так, и эдак. Отступить он не мог, но и смерти не искал.
– Лисы прибудут утром, при лучшем раскладе, но не позднее полудня. До их ухода мы не тронемся с места. Идти на каторгу ночью – самоубийство, отступать – низко и безрассудно. Если волноваться нет причин, то Лисы помогут усмирить каторгу: все равно там нужно наводить порядок. Если все будет развиваться как угодно Лукавому, а не Творцу, мы все знаем, что если хоть один ублюдок вырвется с каторги, он пойдет сюда: без лошади, денег и еды он пропадет, здесь толком нет ферм, и голод и камни убьют его вернее. А если он будет не один, здесь разверзнется ад.
Он допил вино и не поставил, а скорее швырнул кубок на стол. Потом оперся о него руками, на несколько секунд прикрыл глаз.
– Джейми, я хочу, чтобы люди были в боевой готовности, соберите остатки стражи, которые есть в городе: они нам нужны, и плевать, что там блеет этот баран бургомистр. Расставьте дозорных. Даже если пробежит шелудивая собака, я хочу, чтобы нам было об этом известно. Жители пусть сидят по домам и закроются, хотя, думаю, они и так все понимают.
– Хорошо, милорд, все будет сделано. – Рыцари склонили головы.– И главное: мы должны сохранить жизни женщин и не подпустить ублюдков к лошадям, если, конечно, они будут. Будем молить Творца, чтобы они были лишь плодом нашей мнительности.
Нет, выходить ночью за пределы города он не собирался. Будь у него больше людей, он бы превратил этот городок в смертельную ловушку, но у него не было людей, не было времени и не было информации. Соответственно, не стоит и размышлять о несбыточном. Раздался стук в дверь, и граф разрешил войти. В комнату ворвалась его воспитанница. Вольфганг выслушал ее внимательно.
– Господи, в этом Творцом забытом королевстве вряд ли найдется хоть один честный бургомистр. – Голос графа звучал устало, а ирония была направленна не против девушки, а против того жизненного порядка, что установился. – Конечно, он вор. Помните телеги, которые встретились нам на пути сюда? Так это имущество магистрата. Этот лживый, прошу прощения за мой язык, миледи, хрен отправил с этим караваном половину стражи этой дыры и всю свою семью. – Он посмотрел на нее. – Так что вы узнали, миледи?
Он повернулся к рыцарям и кивнул.
– Оставьте нас и выполняйте, что мы решили. И еще присмотрите за нашим хозяином, чтобы нам не пришлось потом его ловить.
Когда они остались вдвоем, он просто молча смотрел на свою воспитанницу, размышляя, что сказать: он просто не мог не попытаться успокоить ее.
– Не бойтесь, миледи, все будет хорошо. – В сущности, это даже не ложь. – А скорее всего, даже ничего не будет. – Вольфганг улыбнулся и вдруг погладил девушку пальцами по щеке.

Вольфганг внимательно слушал то, чуть склонив свою голову на бок, то, что говорила его воспитанница, всем своим видом показывая внимание и интерес к ее словам.
– Значит, я прав: что-то здесь не просто так. Не просто волнения или бунт: тогда бы все вели себя не так уверенно.
Граф в задумчивости постукивал пальцами по столу. Он старался оставаться сдержанным и спокойным, но внутри поднималась волна холодной, расчетливой ярости. Что же, если эти люди не хотят по-хорошему, то получат по справедливости и понесут наказание во имя Творца. Так было заведено в семье ван дер Марков: все всегда должны расплатиться по счетам, которые наследники наездников на драконов исправно выписывали.
– Вот подскажите мне, милая юная леди, почему людям все время мало? Вы, наверное, не знаете, но это самая мягкая каторга в графстве. Здесь нет сурового климата и опасностей, набегов варваров-безбожников. Рудник – старый и проверенный, нет обвалов и грунтовых вод – нет, это, конечно, не морское побережье, но все же. – Вольфганг тяжело вздохнул. – Но нет, здесь правит мздоимство и коррупция. Вот почему люди чтят заветы Творца так неправильно, так извращенно?
Это был риторический вопрос – властитель севера не ждал ответа от своей воспитанницы. Да и сам он понять вот эту жадность не мог. Складывалось ощущение, что это просто место какое-то такое – проклятое.
– Что же видимо, придется избавиться от каторги. – Он снова вздохнул, словно падение рентабельности его рудника было для него физически осязаемым грузом. – Придется нанять вольнонаемных. Прибыль, конечно, упадет, зато этой дыре даст хорошую встряску. А каторжан отправим на север.
Он не требовал от нее понимания или совета – просто делился с девушкой мыслями, как делился бы с членами семьи, с равными, например, с сыновьями или с женой. С теми, кому мог доверять – странно, но вот Годеливе он записал в их число почти сразу. Нет, она могла злиться на него, ненавидеть его, но вот предать и сделать зло исподтишка – нет, это не про нее. Эта ласка скорее принесла бы с собой кинжал и попыталась его зарезать.
Он все еще продолжал гладить ее по щеке, когда он выдала ему столь категорично, как могла только она, свое несогласие с потенциальным браком. Граф тихо рассмеялся.
– О, это слово, «никогда», так свойственно юности. – Он не выказал ни злости, ни радости. Он и сам не мог понять, что чувствовал в этот момент – одновременно и то и другое. – А почему, позвольте узнать, леди? – Он улыбнулся, но не стал и приложил палец к ее губам, не давая ответить. – Давайте мы поговорим обо всем в Эйндхофене. Скоро мы там окажемся, и у нас будет время для разговоров, я обещаю вам. – Он приподнял ее лицо пальцами за подбородок и нежно прикоснулся губами к виску. – А теперь идите, Ливе, мне нужно подумать.
Ночь сменилась предрассветной серостью, когда тишину разорвал звук боевого рога. Дремавший граф вскинулся и вскочил с кровати: он прекрасно понял, что это значит – не пронесло и началось. Облачившись в спешном порядке, он спустился вниз.
– Вы, четверо, останетесь охранять женщин и вы знаете, что делать. – Он указал на четырех рыцарей. – Все остальные – за мной.

Вольфганг бежал вниз по лестнице. Дернул левым плечом, чуть поправляя щит, чтобы сел на руку поудобнее. Скользнул взглядом по своему воинству – вздыхать он не стал, людей было мало, но значит так угодно Творцу. И снова или смерть, или победа – сколько раз вопрос стоял именно так, и сколько раз ему везло. Рано или поздно он тоже погибнет, и дыхание его остановится, но лучше умереть, как его древние пращуры с оружием в руках, чем сдохнуть в муках в своей постели. В этом бергмаркцы недалеко ушли от скайгордцев, с которыми когда-то были одним народом – просто умирали с именем Творца на губах, а не с именами ложных богов. Вольфганг втянул в себя воздух, едва сдерживая в груди яростный крик. Возбуждение бурлило в крови: он хотел крови и боя. Цепной пес королей снова хотел сомкнуть на чьей-то шее клыки – клыки мечей, достойные хватки знаменитых бегмаркских волкодавов.
Его взгляд скользнул по лицам тех, кто должен пойти за ним. На лицах стражи города было смятение, на лицах его рыцарей был страх – умереть до того, как меч обагрится кровью. Большинство из них были молоды, и хотели драки и смерти – возможно, даже своей. Они – избранные, они – рыцари Бергмарка, они идут за графом, с ним убивают и с ним умирают. Они никогда не побегут и никогда не сдадутся. Их отцы и старшие братья дрались на Псовой пустоши в Оштире, именно они дрались вокруг павшего графа и ценой своих жизней позволили вынести его с поля боя. Псовой это место прозвали потом сторонники узурпатора, потому как считалось, что там разбили последних преданных псов короля Уттера. Там пали бергмаркцы, Скальные драконы и их граф.
– Стройся. – Вольфганг гаркнул приказ. – Братья, я не буду распинаться. Там – они, здесь – мы, они должны умереть, а мы – дожить до заката. Это наша земля, и шваль не может посягать на нее.
У него было крайне мало информации, но он исходил из того, что противников будет больше, и значит, его спасение и надежда – на строй, выучку и узость улиц. Лошадей нет смысла брать: на таких улицах конницу слишком легко остановить.
Они шагали навстречу ручью или, скорее, речке беглецов, чеканя шаг, пока не преградили им путь на площадь. Обороняющиеся стучали оружием по щитам.
– Щиты! – Крик Вольфганга разрезал утреннюю тишину.
Губерт замедлил шаг, за ним и тот сброд, что он вел за собой, когда он был не просто Губертом, но десятником «Эйндхофенских медведей», а на каторгу попал как участник восстания против графа. Он никогда не забудет, что значит штандарт с драконом и драконы на щитах. Против них был кто-то из графской семьи. Но он понимал, что отступать уже некуда.Вольфганг же оценил противников: многие были в кольчугах и шлемах, а значить это могло только одно – предали и «висельные роты».
– Стрелки, товсь! – Граф взмахнул рукой. Вдруг часть строя припала на колено, и за ними возникли арбалетчики. – Огонь!
Залп, и каждый из арбалетных болтов нашел свою жертву. Губерт понял, что это последний шанс, и заполошно заорал. – Вперед!
– Сомкнуть щиты! – Вольфганг ждал, спокойно глядя на приближающихся людей. – Держать строй, держать строй, песьи дети.
Он и сам почувствовал, как в стену щитов ударился живой поток. Мускулы вздулись и на его руках, удерживая этот поток. Кровь уже разлилась по мостовой, вот в стене кто-то закричал и отшатнулся, зажимая рану.
– Держать строй! – Граф выдохнул. – Коли! – Копейщики ударили поверх плеч, и сталь находила своих жертв. – Шаг! – Строй дрогнул и, нажав, шагнул вперед. – Еще шаг! – Рыцари потеснили восставших еще на шаг.

– Шаг! – Строй еще надавил, отодвигая людской поток, бьющийся в деревянную плотину щитов. В воздухе стоял запах пролитой крови – глупо считать, что кровь не пахнет – и запах пота и страха. Серое небо даже после рассвета сохранило свой цвет, затянутое тучами, и вот первые капли дождя упали вниз, на перекошенные в ярости лица, на сталь и щиты.
Можно подумать, что небо плакало над бессмысленным кровопролитием, но жизнь циничней и банальней: небу было плевать на то, как дети Творца рвали друг друга на куски. Небу всегда было плевать – нескончаемое, великое и безучастное, оно даже никогда смотрело на этих жалких муравьев, не видело людей и их смертей.
– Дави! – Сорвав голос, кричал граф, и строй сделал еще шаг.
– Скалы! – Раздался крик во второй шеренге. – За Бергмарк! С нами граф! – Стена щитов дрогнула еще раз, тесня нападавших, снова отодвигая этот поток, и тот дрогнул, заколебался  и начал отступать. Вот первый и второй споткнулись о тела, и поток превратился в ручейки, отхлынувшие от стены щитов.
– Руби! – Заорал граф, и строй раскрылся: мечи рыцарей хотели напиться крови. Вольфганг рванул вперед, взмахнул щитом, попав в челюсть и отшвыривая противника влево и назад, где его тут же ударило копье. Он всадил меч в грудь, прикрытую лишь холщовой рубахой. Люди графа рассекали восставших, рубили и кололи. Люди падали, заливаясь кровью, с обеих сторон, но нападавшие потеряли инициативу: узкая улочка мешала им использовать свое все еще оставшееся преимущество в численности.
– Крови «драконам»! – То ли крик, то ли рев, и Творец внял просьбе: к ногам «драконов» лилась кровь, и в частности их собственная. Вольфганг наступил на чье-то тело, услышал стон и воткнул меч лежащему в грудь, избавляя от мук. Рубанул мечом по перекошенной от страха морде, парировал чей-то удар щитом, потом почти ему под ноги ему рухнул на колени молодой парень, не устоявший на ногах после того, как Джейми парировал удар его секиры. Вольфганг рубанул клеймором, и голова паренька покатилась под ноги дерущимся.
Губерт знал, что, если они проломят строй, они победят – он что-то орал, подбадривая своих людей, но стена не дрогнула, а наоборот теснила их, и его люди – хотя какие они были «его люди», так, сброд – дрогнули, отступая. У них еще был шанс: их было больше, но он уже не верил. Губерт рванул вперед, пытаясь добраться до одноглазого пса, виновника всех своих бед. Отступать бессмысленно: горловина улочек станет смертельным мешком, а помощь, как раньше, не придет. Отбить удар, рубануть в ответ, отшвырнуть щитом, отвести в сторону копье и всадить стражнику меч в живот. Вот он уже видел Вольфганга, но звериным чутьем профессионального солдата почувствовал опасность за спиной. Короткий меч – не секира и не боевой топор, к которым он привык. Извернувшись вправо, он взмахнул мечом, но его меч не достал противника, и Губерт успел увидеть лицо молодого «дракона», а потом меч достал его горло. Зажимая рану, он рухнул назад, на тело убитого им же стражника. Кровь била сквозь сжатые пальцы фонтанчиками. Бывший десятник улыбнулся и разжал пальцы. Смерть снизошла на него, закончив его срок. Он умер свободным.
Вольфганг полоснул мечом какого-то бедолагу. Он не столько увидел, сколько почувствовал опасность слева, и это в который раз спасло ему жизнь – шестое чувство опытного солдата. Граф успел выставить щит, на который и пришелся страшный удар. Щит треснул, левая рука мгновенно онемела, а сам Вольфганг, не удержавшись на ногах, рухнул на колено. Он повернул голову к противнику и увидел дюжего мужика под два метра ростом, вооруженного то ли кузнечным, то ли шахтерским молотом. Он снова замахивался – граф понимал, что не успеет увернуться, но тут из живота гиганта, словно змея, вырвался меч. Гигант издал рев и развернулся, а граф вскочил на ноги, словно на пружине, и всадил меч сзади, в горло врага. Кивнул спасшему его жизнь рыцарю и сбросил с левой руки треснувший щит. Рука не слушалась, и толку от него не было. Он снова рванул в схватку, еще бурлившую на улице. Схватка, еще одна, и вот его меч парирует боевой топор – скайгордец, скорее всего, плененный во время набега варваров и, значит, приговоренный пожизненно, если не выкупят. Выпад, ответный, оружие снова сцепилось. Вольфганг отступил на шаг и уперся спиной в стену узкой улочки, скайгордец нажал давя руками, бергмаркец сглотнул и, преодолевая боль, ударил левой рукой, метя в глаза. Варвар истошно закричал, из правого глаза, на который давили пальцы, потекла кровь. Он отшатнулся, и граф надавил, опрокидывая противника на спину. Ударом ноги отшвырнул топор.
– Отправляйся к свои богам безоружным.
Ван дер Марк ударил мечом в низ живота, одновременно и нанося страшную рану, и охолащивая.
На смертельно раненого скайгордца было плевать. Граф шагнул вперед, в круговерть схватки.

Вольфганг часто слышал, как люди описывают красоту боя, но лишь усмехался про себя. Ничего более грязного, чем рубка, представить себе было нельзя, а те, кто находил в ней красоту, обычно ее никогда не видели. Что пешая, что конная сшибка – это вихрь смерти и крови, пахнущей страхом. Здесь все решает не столько мастерство воина, сколько скорость реакции, выдержка и удача, а еще и умение командира. Граф видел, как умирали мастера меча от удара копьем в спину от простого ополченца, и как сын мещанина выходил из боя с вражеским штандартом, а то и с головой графа в руках. Нет, красота схватки была лишь на турнирах или в поединках чести – вот там, в бою один на один, все решало мастерство владения сталью.
Схватка все еще кипела и вдруг снова заиграл боевой рог, и ему вторил другой. Властитель Бергмарка отвлекся лишь на секунду, и этого хватило, чтобы пропустить выпад копья от какого-то оборванного юноши. В последний миг граф скользнул вправо, нанося контрудар мечом. Лицо обожгло болью, и тут же в него по инерции ударилось тело каторжанина, насадившегося на меч по самую гарду. Вольфганг не удержался и вместе с телом противника рухнул на кровавую жижу мостовой.
«Не мой день».
И тут раздался звонкий крик:
– Лисы, Лисы пришли! За графа! Руби шваль!
Подкрепление ворвалось в город с трех сторон, и бунтовщики оказались между молотом и наковальней.
Лисы Запада были одним из страшных порождений бергмаркского милитаризма – так считали те, кто знал такие умные слова. Весь отряд состоял в основном из выходцев из Суффолка, Слаушира, Руашира, Оштира, и Ракшасса. Не все они были наемниками: часть была из тех, кто отступил вместе с Вольфгангом после падения Уттера Второго, да так и осел на новой земле, сначала боясь вернутся на родину, а потом привыкнув. Последнее пополнение появилось после падения Олдена, когда многие из выживших солдат подались на службу к северному графу.
Вольфганг спихнул себя мертвое тело, освободил свой меч и вскочил на ноги. Бой уже постепенно угасал. Оставшиеся в живых мятежники метались, пытаясь вырваться из ловушки. Вольфганг взмахнул мечом, распарывая спину мужчины в кольчуге «висельной роты». Граф опустил меч. Он был весь в грязи, левая рука плохо слушалась и болела, по щеке струилась кровь. Рядом с лошади спрыгнул всадник и низко поклонился. Это был Эдмунд Норрис, заместитель командира Лис Запада, слауширец по рождению.
– Как вы, милорд? – Вольфганг лишь отмахнулся. – Ваша Светлость, основные силы отряда отправились на каторгу, а мы прибыли к вам на помощь.
– Спасибо, лорд Эдмунд.
– Граф, сюда, скорее! – Раздался крик за спиной.
Ван дер Марк развернулся и пошел на крик: там несколько рыцарей обступили кого-то лежащего на земле. Он растолкал их и увидел Джейми, опустился перед ним на колено, посмотрел на его бледное лицо. Живот Джейми был распорот ударом.
– Лекаря сюда! – Но он знал, что лекарь не поможет, и рана смертельна.
– Милорд, прошу. – То ли голос, то ли стон.
– Прости друг. – Меч, выпавший из руки Вольфганга, стукнул о мостовую. Он протянул руку и закрыл другу глаза, а потом положил руку ему на лицо, зажимая рот и нос. Меньше минуты, и его друг обмяк. Вольфганг зажмурился и не закричал, а завыл. Потом поднялся, подхватив меч, и пошел вперед, словно не замечая людей. Он знал, куда шел – туда, куда согнали немногочисленных пленных. Они стояли на коленях и затравленно смотрели по сторонам. Первым все понял совсем оборванный, еще безусый юнец и закричал.
– Не надо! – Крик оборвался, сменившись бульканьем крови из раны на горле. Вольфганг методично, одного за другим, убивал пленных. Убивал молча. Потом методично вытер меч и убрал его в ножны. – Прочесать весь город, чтобы никто не сбежал. Пленных не брать. – Он пошел к дому бургомистра. – Готовьте лошадей: мы едем на каторгу.
Он вошел в дом, не обратив особого внимания на труп лежащий на крыльце, толкнул двери в зал откуда слышались голоса. Он понимал, что выглядел сейчас так, что напугал бы и собственных дочерей: грязный, в крови, с бешеным взглядом единственного глаза.
– Вы в порядке, милели? – Правой рукой он пытался стереть с левой щеки кровь, струившуюся из рассеченной щеки. – Собирайтесь, вы уезжаете в Эйндхофен немедленно. Заберете с собой раненых и трусливого жирного ублюдка, который был здесь бургомистром. Не бойтесь, с вами будет надежная охрана. Дождетесь меня там.

– Подайте мне воды в кувшине и полотенце.
Приказание, отданное резким голосом, выдавало в нем внутреннее напряжение – в крови бурлил адреналин: он все еще был опьянен кровью, и боем, и потерей друга, которая выбила его из колеи. Кто-то должен был за нее ответить. И в отличие от куртуазных романов, ему было плевать, кто: скорее всего, убийца Джейми был уже мертв и остывал в той самой улочке. Но плевать, все равно крови одного человека было слишком мало и крови убитых пленных тоже, его боль требовала большей жертвы, и он точно знал, что сегодня порадует Лукавого, отправив в его пламя множество новых грешников.
– Да, я спросил, в порядке ли вы миледи. – Он даже не пытался скрыть свое раздражение. – У меня что, из-за этой царапины проблемы с речью?
Он так и не понял, действительно ли она его не поняла, или она была зла по какой-то только ей одной ведомой причине. Если честно, он уже начал привыкать, что понимает свою воспитанницу раз через два. Во имя Творца, если бы она могла объясняться не так порывисто и немного яснее, то им обоим было бы легче. Хотя ладно, легче было бы, наверное, только ему. Может, тогда он бы смог попробовать сказать ей нечто внятное о том, что чувствует. Нет, он, конечно, не был трепетным оленем, который не может высказаться о своих чувствах, но в данной ситуации, когда она была его воспитанницей и при этом дочерью его врага, которого он казнил, все было сложнее – а тут еще и ее поведение. Ее постоянно кидало из стороны в сторону.  От «Немедленно сделайте то и то, но я вас ненавижу, отберите мне дитя от отца» до послушания и симпатии. Ну вот и как ее тут понять. Да даже сейчас он чувствовал, что она снова чем-то недовольна, но вот понять причину ее недовольства не хотел и не собирался: не до капризов наивной девчонки сейчас.
– Эйндхофен ни разу за всю свою историю не пал, даже во время Первой войны. – Вольфганг был прав: во время Первой войны войска узурпатора осадили второй по величине город и за семь недель предприняли почти десяток штурмов – ни один не увенчался успехом. А потом подошла помощь, и осаждающие были разбиты совместным ударом.
В этот момент в комнату вошел один слуг и доложил, что лошади и люди готовы выступать. Вольфганг кивнул ему, и капля крови со щеки упала на каменный пол.
– Позовите сюда лорда Норриса. – Тут Вольфганг перевел взгляд на все еще находившегося в комнате раненого стражника. – Эй, солдат, ты еще жив? Ходить можешь? Если да, то какого Лукавого ты тут развалился в присутствии сюзерена? – Он перевел взгляд на воспитанницу. – Кто он и что тут делает? Если он тяжело ранен, то надо кликнуть слуг, и пусть его отнесут в обоз до Эйндхофена вместе с другими ранеными. – Он кивнул в сторону двух рыцарей. – Помогите ему подняться и отведите.
Граф проводил раненного стражника взглядом и снова посмотрел на воспитанницу, и смотрел он очень пристально, словно пытался понять ее скрытые мотивы.
– Миледи, вы хотя бы понимаете, куда я собираюсь? – Он вздохнул, подбирая слова. – Зачем вам это? – Вольфганг выдержал паузу. – Там грязь и кровь – не совсем подходящая обстановка для юной девушки. – Вдруг он зло бросил свое решение: – Если вы этого хотите, хотите почувствовать себя настоящей дворянкой, уже взрослой, то милости прошу. Но если, не дай Творец, вы решили туда поехать, чтобы демонстрировать человеколюбие и милосердие, я за себя не ручаюсь и советую вам отправиться в город.
Он дал ей возможность подумать над своими словами и в это время отвлекся на слугу, принесшего воду. Следующие минут пять он пытался привести себя в порядок, что было крайне сложно сделать одной рукой – кое-как ему это удалось: одним полотенцем он вытерся, а второе приложил к ране, из которой все еще текла кровь. Вошедший Норрис стоял молча, ожидая, пока граф освободится.
– Ваша Светлость, давайте я позову лекаря.
– Спасибо, Эдмунд, но сейчас не время. В крайнем случае гробовщик меня красиво сложит в склепе. Все, едем.

– Выкрасть мое письмо? Какая милая наивность. – Он усмехнулся. – Вздерните парня: он ведь нам не нужен, у нас есть сам бургомистр. Хотя предложите ему выбор: или он говорит что-то интересное, или пусть болтается на этом доме.
Нет, конечно, по-хорошему ему нужен был лекарь и хороший отдых: все-таки он уже не мальчик. Но, как и раньше, ему было плевать на голос разума, а лекаря заменил кувшин с водой и пара полотенец. Ладно, на войне иногда бывало и хуже.
– Эдмунд, выдели людей для сопровождения раненных и тех, кто отправится в Эйндхофен. Оставь пару человек усилить местную стражу. Потом с каторги вернешься временно сюда, приглядишь за порядком. А там посмотришь: может, и сам так порядок наведешь, что остаться захочешь. – Граф здоровой рукой хлопнул по плечу Норриса. – Я передам тебе деньги: выплатишь всем местным, участвовавшим в бою – по три дракара серебром, а семьям погибших – по пять.
Граф Вольфганг уже понимал, с кого примерно стрясти часть расходов: один из кандидатов на раскошелиться поедет в кандалах в обозе вместе с ранеными. Опыт подсказывал, что бургомистра хорошо можно потрясти.
Он вышел на улицу и осмотрел конных, которые заполнили площадь – среди них черно-серых цветов было не так уж много. Кто уже был ранен, а кто-то так и остался лежать на той улочке. Нет, те, кто был ранен легко, остались в строю, хотя часть была отправлена в сопровождение обоза – вроде и при важном деле, а вроде у врачей окажутся быстрее, чем остальные. Сам граф держал полотенце у лица до того самого момента, как подошел к  лошади, потому как рана на лице так и не хотела закрываться. Бросив окровавленную тряпку на камни площади, он погладил своего вороного по холке. Но вот чтобы оказаться в седле, ему пришлось подождать, пока один из молодых вояк не перехватил поводья его коня, чтобы придержать. Одной рукой действовать было как-то не очень удобно, да и все остальное тело начинало отзываться болью на каждое движение. Но одновременно с болью он понимал, что ничего смертельного у него нет, и жить он будет.   
Кавалькада всадников вышла из города. Ехали они все не на прогулку, поэтому лошади шли бодрой рысью. Граф даже перестал морщиться после каждого шага своего жеребца: боль не то чтобы притупилась – просто перешла в постоянную и ноющую. Он знал, что максимум через половину часа перестанет ее замечать, но знал и то, что она расквитается с ним, как только он позволит себе окончательно расслабиться.
С неба снова зарядил мелкий моросящий дождь, из-под копыт коней вылетали комья грязи, а сырость давно проникла под кольчуги, несмотря на плащи. Вольфганг заметил, что Ливе хочет поравняться с ним и чуть придержал своего жеребца. Он начал слушать ее молча и все же не удержался от едкого ответа.
– Нет дела до милосердия. – Словно эхом повторил он. – Как-то я уже слышал эту фразу от одного вашего родственника. – Он сам не понимал, откуда эта едкость в его тоне – наверное, от того, что он считал ее желание напроситься с ним детством и полной глупостью и чувств щадить не пытался. – Это глупо: нельзя забывать о милосердии, но всему свое время – и слову, и мечу, и милосердию, и жестокости. Просто не надо их путать и мешать в одну кучу.
А вот после ее следующих слов он повернулся и внимательно посмотрел на нее.
– Спасибо, Ливе. – На этом он снова замолчал. – Да, высылайте дозорных, а мы будем ждать здесь. – Он кивнул. – Если дозорные не вернутся быстро, или если на каторге бой, вы немедленно отправитесь с сопровождением в город. – Он даже не повернулся к ней, не собираясь это обсуждать. Тронул коня, отправляя его вперед.
Вскоре дозорные вернулись с докладом, что каторга усмирена. Отряд снова начал движение. Через какое-то время они вошли на каторгу: здесь многое говорило, что бой был серьезный. Один из бараков серьезно обгорел. Трупы каторжников стащили в одну кучу, трупы защитников отнесли под навес. Бунтовщиков согнали в две кучи: в одной – просто каторжане, в другой – те, кто активно участвовал в бунте или был взят с оружием в руках. Но один труп лежал отдельно и отличался дорогой, пусть и потрепанной, одеждой. Вольфганг спешился и подошёл к этому мертвецу, внимательно посмотрел на него, потом плюнул и слегка пнул носком сапога.